Услышьте голос Мариуполя. Катя

Катя родилась и прожила всю жизнь в Мариуполе, со своим мужем они планировали там будущее и никуда не собирались переезжать. Муж Кати – военный, поэтому за несколько дней до 24 февраля начал готовить семью к выезду из города. Но Катя не успела эвакуироваться из Мариуполя с началом полномасштабного вторжения и скрывалась с сыновьями на заводе «Азовсталь». Только 1 мая через гуманитарный коридор, организованный ООН, пройдя фильтрационный лагерь, устроенный оккупантами в Безымянном, Кате удалось наконец попасть в относительную безопасность — на территорию, подконтрольную Украине. Сегодня муж Кати находится в плену вместе со всеми военными, долгое время державшими оборону Мариуполя и окружёнными российскими войсками на заводе «Азовсталь».

— Моего мужа зовут Саша. Мы познакомились, когда нам было по 17 лет. С тех пор, это как с первого взгляда, мы не расставались. У нас двое детей: Марк и Лев. Муж видел наше будущее в Мариуполе, хотел продвигаться по службе. Мы пытались накопить на машину, может, в будущем и на жильё. Думали, чтобы дети пошли учиться в хороший университет.

Вроде бы всё было неплохо, но наступил 2014 год — тогда впервые всё перевернулось. И когда он понял, кто зашёл на его землю, сказал: «Я этого терпеть не буду». И потом он пошёл служить. Сначала ушёл в Нацгвардию, несколько лет прослужил там, а четыре года назад перевёлся в «Азов».

Военного образования у него не было, всему научился уже во время службы. Уезжал на несколько месяцев, бывало, по восемь месяцев его не было дома. И сейчас он будто родился для того, чтобы быть военным, это у него в крови.

С детьми я всегда разговаривала как со взрослыми, всегда старалась объяснить им всё как есть. Так и говорила: «Папа — военный». И для них он является большим примером.

Мне кажется, азовцы готовились, и они знали, что у них будет однажды— завтра, может, через год, может, через восемь лет. Им было за что бороться: за свои семьи, за свой город, за Украину. К тому же все они очень умные ребята, у них очень правильное руководство, они знают, что делают. Человек говорил: «Что-то будет. Уезжай, давай. Хватай бабушку, что-то делай. Уезжай». Но говорил, что вот 25 точно скажет, насколько всё масштабно.

Начались разговоры, что нужно что-то делать, собирать тревожные рюкзаки. Это было где-то 21 число. Он сказал: «Собирайся». И я побежала искать самое необходимое. Сразу у тебя начинается переоценка ценностей: что важно, что оставить. Поскольку мы туристы с опытом, я складывала рюкзаки, ставила на весы и считала, сколько могу взять с собой, сколько могу на детей взять. И через два дня я уже была готова.

Для меня самое сложное — то, что я забыла своё кольцо дома. Я его сняла, когда мыла посуду. И потом мы собирались очень-очень быстро. Так оно и осталась на полке. Также альбомы с моими детскими фотографиями остались и фотографиями моей мамы, бабушки — всё осталось, все те альбомы. Но мне удалось вывезти большой жесткий диск. На нём – вся наша жизнь; фотографии, видео.

Когда муж понял, насколько всё масштабно, он сказал, что уехать, видимо, нет шанса. Его вызвали по тревоге ещё 19 или 20 февраля. А 24 ночью всё началось. Я очнулась от очень громкого бабаха. Где-то через час написал Саша: «Собирайся, езжай к бабушке». Потому что у нас на пятом этаже квартира, а у неё на первом. И она живёт дальше от центра. Мы собрались и поехали к бабушке в тот день.

Второго марта выключили электросеть, уже не было связи. Четвёртого марта мы проснулись от того, что дом ходуном ходил, слышны были обстрелы. Вечером приехали военные и забрали нас со словами: «Мы от вашего мужа, собирайтесь, вы едете в укрытие». Нас везли на Азовсталь ночью, мы ехали без света, было темно, ничего не видно. После приезда нас привели в темное помещение и показали место для сна: это был один из цехов на заводе. Мы пробыли там до 10 марта, пока наше помещение не попало под сильные обстрелы. Тогда мы поняли, что нужно немедленно бежать и прятаться в бункер. Тяжелее всего переживали, когда 9 марта в нас попал танк и одна женщина погибла, ещё один парень получил ранение. Дети этого не видели, но видели парня: он был контужен, весь черно-серый, и мы ему оказывали первую помощь. Я детей закрыла простыней, сказала, чтобы они не смотрели.

На следующий день под обстрелами мы бежали в этот бункер. В цехе нас было 10 человек, а в бункере уже 30. Первые дни младший сын Лев просыпался и плакал: «Мама, мне приснилось, что наш дом разрушили» или: «Мам, с тобой всё хорошо, ты цела там?» В такие моменты я прижимала детей к себе и так мы и засыпали. Хотя сама дрожу, но вида не подаю. Нам повезло, что бабушка дала матрасы, подушки, какую-то шубу, и у нас была почти кровать. У других этого не было — они собирали лавочки, мастерили что-то, матрас искали по заводу. В бункере температура стабильно не превышала 14 градусов в течение двух месяцев. У нас был большой запас воды в больших баках, но она воняла — техническая вода. Питьевая вода была в бутылках, газирована. Первое время мы её пили, потом уже наши военные привозили другую воду.

В бункер мы спустились 10 марта и сидели там до 1 мая. Мужчины, готовившие еду, под обстрелами бегали в подвал, где разводили костёр и готовили, а мы с детьми сидели в хранилище и ждали. Свет можно было увидеть в нескольких метрах. До двери было метров десять, ты так присаживаешься и смотришь — там где-то есть солнце.

Сначала в бункер мы привезли из дома все свои запасы: каши, консервы, всё из холодильника, всё-всё-всё. Также нам привозили военные какую-то гуманитарку, пока была такая возможность. Это первые дни, пока не было сильных обстрелов. Потом, когда мы уже перебрались в бункер, забрали всю еду. Так недели две мы держались на том, что было. Впоследствии приезжали военные и спрашивали, есть ли у нас еда, что нужно, и пытались что-нибудь раздобыть. В основном это были каши, овсянка, тушенка, консервы — это основной рацион. Утром мы могли попить чай, в обед ели всегда овсянку, а вечером уже пытались приготовить кашу с тушенкой, чтобы какое-нибудь мясо было.

Мы знали, что летит. Когда слышишь, что там — «Бам! Бам! Бам!», затем следующий квадрат — «Бам! Бам! Бам!» — это «Грады». «Грады» — это небольшие такие «осадки», так мы называли. А если звук такой «фррррррррррр» — это ракета летит. Самолёт ни с чем не спутаешь, потому что он очень гудит, слышно, как он запускает ракеты, это, пожалуй, самое страшное. Знаем, как танки и миномёты звучат. Сейчас бывает сижу в комнате, тихо. И я заметила, что начала слышать, как гудят электроприборы.

Генераторы нам туда привезли, но не всегда было топливо для них. И мужчины, когда была такая возможность, бегали на завод за топливом. Когда его приносили, мы на несколько часов их запускали, заряжали телефоны, свет включали. Поэтому мы сохраняли заряды на телефонах: например, включил раз, посмотрел время, какой день, и выключил. Были у нас такие автомобильные аккумуляторы, к которым подсоединяли лампочки, был такой маленький свет в темноте. Еще у нас была керосиновая лампа, пока керосин через месяц не кончился.

Утром мы старались не вставать, пока мужчины не вернутся с горячей водой для чая. Кто-то из девушек пытался себя держать в хорошем виде — наносили кремы, делали маникюр, чтобы занять себя чем-то; кто-то просто ждал; кто-то сплетни гонял целыми днями. Потом обед, поели, убрали, сидим дальше. Особенно делать было нечего, вечера дождался и лёг спать.

Туалеты были — обычные унитазы. Но воды не было. Хорошо, хоть канализация, а не ямы. Когда мыли посуду, стирали, сохраняли эту воду и ею потом пользовались в туалете. Чтобы помыться, мы просили мужчин нагреть нам воду на костре. Мы мылись в небольшом помещении, где был сток и было очень холодно, поэтому мылись быстро, но хоть что-то, хоть раз в неделю.

Я вела дневник, чтобы следить за днями, чтобы они не слились в одно месиво. Когда мы узнали, что будем ехать через все эти российские блокпосты и нас будут осматривать, к сожалению, дневник пришлось мне сжечь: там много информации, которой не хотела с ними делиться.

Детей в бункере было около десяти, и они целыми днями носились туда-сюда, делали из бумаги и скотча какие-то пистолеты, автоматы, кричали, что они победят россиян. Это они азовцами были, потом придумали, что они индейцы. К тому же у нас были книги со сказками, и у нас была такая традиция — каждый день перед сном мы читали сказки. Всего детей было десять.

Все дни в бункере были одинаковыми, кроме тех, когда приходили наши военные. Первые две недели мой муж не появлялся, а потом пришёл к нам. Я так обрадовалась! Оказалось, что он не знал, где мы находимся, искал нас. И с того дня он пытался нас посещать, что-нибудь привозить. Бывало, раз в три дня придёт, бывало две недели нет. В последний раз видела его двадцать девятого апреля.

Двадцать шестого апреля мы записали обращение к миру с просьбой нас эвакуировать. Наше видео собрало несколько сот тысяч просмотров. Через несколько дней к нам пришли военные и предупредили о выезде. С того момента мы сидели на чемоданах и каждый день ждали, ждали, ждали. Потом было уже первое мая, в час приехал автобус, и поочередно, по пятнадцать человек, нас начали забирать.

При осмотре российские военные заводили всех поочередно в палатки, где проверяли вещи и всё перебирали. Смотрели очень придирчиво и задавали провокационные вопросы. Мне повезло немного больше: они не так тщательно всё проверяли. Также они забрали мой телефон, подключили его к компьютеру, что-то устанавливали, проверяли все фотографии, переписку, если она была. Когда находили какие-либо связи с военными или полицией, возникали вопросы. Приходилось раздеваться, потому что они проверяли татуировку. Потом шли к следующей палатке, там было много столов, и за каждым было одно и то же: рассказывали, где мы жили, куда мы поедем, какие у нас планы, смотрели документы, снимали отпечатки пальцев и фотографировали нас. А ещё спрашивали, чего не хотим обратно в Мариуполь: «А вы знаете, что в Запорожье сейчас бои идут? Там война. Куда вы отправитесь? Вас там никто не ждёт. Езжайте в Мариуполь, там сейчас хорошо, там все восстанавливается, там будет вам классно». И так часа два я проходила эту фильтрацию, для кого-то это было дольше. Они не нашли у меня ничего, я всё спрятала. И связи никакой не обнаружили. Потому для меня это было легче. На тех, у кого нашли, уже был конкретный прессинг: и угрожали, и писали военным с их мобильных телефонов в инстаграм, телеграм, и звонить пытались.

Из фильтрации мы уехали на следующий день, это было второе мая. Пока мы доехали до Бердянска, это было почти десять часов вечера, и мы остались там в школе. Даже смогли помыть в раковине голову, потому что мы едем в Украину, в город, должны быть красивые. Третьего мая мы уже поехали в Запорожье и приехали шестого где-то в пять вечера. То есть весь этот путь, из Мариуполя в Запорожье, длился три дня.

Когда мы увидели украинские блокпосты с нашими флагами, мы начали аплодировать и кричать «ура». Мы все махали, дети скакали по автобусу. Было чувство «наконец-то, наконец, вот наши, наши, наши». Я была очень рада, готова была обнимать и целовать каждого и говорить: «Вы такие молодцы!».

Мы договаривались, что будем пытаться рассказать о том, что было в бункере, в каких условиях наши военные находятся, в каком состоянии наш город. Мы говорили, что нужно донести миру, что в Мариуполе. Мы полагали, что никто не знает. После приезда мы увидели, сколько людей нас встречают. Это шок! Встретили нас, и все старались всегда накормить. Я говорю: «Я не могу столько съесть, пожалуйста, не кормите меня, уберите». А нам говорили: «Ешьте, ешьте, ешьте». А потом нас повезли в шелтер. Там очень хорошие девушки работают, нас одели, всё дали. И психолог за нас переживал. В общем, помыться хотелось, в горячем душе постоять. И, конечно, на природу сходить, увидеть зелёные листочки, подышать воздухом, чтобы дети побегали. Хотя нам говорили, что нас никто здесь не ждёт — это всё ложь, нас ждали. И это какой-то другой мир совсем, отличающийся от того, какой был два месяца назад. И сейчас люди изменились, это совсем другая Украина, мне кажется. Мне кажется, что люди объединились, почувствовали, кто мы такие, почему мы должны друг друга поддерживать, почему мы должны быть вместе, и это наша ответственность — быть украинцем.

Сейчас мы временно в Днепре. Мне нравится гулять в парке с детьми. Я люблю их обнимать, и тогда вокруг меня создается некая аура, как барьер от всего мира, от всех невзгод. Для меня важно каждый день бывать на солнце, особенно для детей. Конечно, хочется домой, хочется в Мариуполь, к морю. Никогда не думала, что буду скучать по морю…

Когда муж в последний раз мне писал, почти неделю назад (интервью с Катериной было записано 21 мая. — ред.), тогда уже начали вывозить военных из «Азовстали». Он сказал, что всех будут вывозить поочередно и что связи не будет в ближайшее время, чтобы я не волновалась. Он сказал, что это будет плен, сказал: «В жизни надо попробовать всё» — смеялся, как всегда в настроении. Сказал: если будут звонить и требовать выкуп, то не вестись и денег не давать.

Дети Россию в своих играх уже давно победили. Есть у них любимая песня. Они её нам принесли в бункер, это хит был для нас, в нём говорится о трупе москаля. И там такой припев: «ля-ля, ля-ля». Они уже давно хотят быть как папа, он для них пример. Папа – сильный, умный, всегда собранный и веселый. Ребята говорят: «Я буду, как папа, военным».

Быть женой военного — на это нужна выдержка, какое-то положительное мышление, уметь ждать и верить в лучшее. Вообще, когда муж сказал: «Я иду сразу на войну, я должен идти» — я увидела в его глазах, что он себе не простит, если не уйдёт. Я должна была поддержать его в этом, как я могу, максимально. Я так и поступила. Всегда придерживалось такого мнения, что каждый из нас имеет право делать то, что он считает нужным. Имеет право высказать своё мнение, но запретить — нет.

Самое ценное, что у нас есть — это наша жизнь, жизнь наших детей. Ни квартиры, ни имения, ни компьютеры — такие мелочи почти ничего не весят. До войны бывало печально дома, не знала, чем заняться, какая-то хандра была. А сейчас думаю: «Боже, я буду радоваться каждому дню, что я просто жива, солнышко мне светит — это всё, что мне нужно».

Мариуполь для меня — это город надежды. Когда Мариуполь будет наш, конечно, мы поедем туда, конечно, мы должны присоединиться к его восстановлению. Я бы хотела внести свой вклад в это. Меня держит сейчас несгибаемая вера, что победа точно будет наша.