Услышьте голос Мариуполя. Мария

Мария – коммуникационница и актриса. После окончания учебы на факультете журналистики девушка присоединилась к труппе Мариупольского народного театра «Театромания» и осталась с театром на следующие шесть лет. Кроме этого, она приобщилась к развитию культурно-туристического центра «Вежа» и водила экскурсии по Мариуполю, поскольку хорошо его знала (Мария — мариупольчанка в ​​четвертом поколении). По словам девушки, к взрывам здесь уже привыкли еще с 2014 года, поскольку город расположен близко к линии разграничения. Но 24 февраля никто из мариупольцев даже не догадывался, что придется пережить им и их городу.

— Из Мариуполя во Львов мы ехали 12 дней. В пути я вспоминала поезд Мариуполь – Львов, который идет больше суток. Он, кажется, самый длинный в Украине. В прошлом году мы ехали на нем в отпуск, была пересадка во Львове. Нам тогда казалось, что это был стресс. А на этот раз я уже думала: какой это чудесный поезд был! Потому что 12 дней – это совсем другое. И каждый раз ты спишь в другом месте, вокруг тебя другие люди, автобусы, дорога.

Добравшись до Львова, мы заселились во Львовский кукольный театр. И первое, на что я обратила внимание, – стеклянная крыша. В Мариуполе я была в драмтеатре, когда он упал. После этого ты начинаешь обращать внимание на вещи, которые потенциально для тебя могут быть опасными. К примеру, зеркало, большие окна или еще что-нибудь.

Каждый день в театре мы, проснувшись, умывались, чистили зубы. А дальше лазили по городу по каким-то делам. Это так удивительно. У тебя как будто нет ни жилья, ни работы, но как на переселенца, оказывается, дел хватает. Прежде надо было найти какую-то одежду. Потому что я приехала с одним рюкзаком, в котором были ноут и документы. И все, больше ничего. Мы приехали в зимних вещах, потому что когда покидали Мариуполь, падал снег.

Приехали во Львов, а здесь весна. А я – в зимних сапогах до колен. Поэтому сейчас практически всё, что у меня есть, — из гумштаба. Правда, кроме носков. На них уже есть дырки, я уже несколько раз зашивала, но выбрасывать их не хочу. Они с Марика.

Когда мы покидали город, для меня самым важным было спасти кошку. Когда нашу квартиру разбомбили, кошка испугалась, залезла под шкаф и не хотела оттуда вылезать. Но в конце концов мы решили уходить из квартиры, поэтому ее нужно было как-то оттуда забрать. И вот я тяну руку. А она… — у меня вот еще шрамы остались. И я ей говорю: «Слушай, кошка, меня Путин меньше поцарапал, чем ты».

Я держала ее на руках практически всю дорогу. Она стрессовала и похудела: потеряла один килограмм, для нее это очень много. И вот мы приехали во Львов: расслабились и выпустили её из рук. Она себе свободно лазала по театру. Но однажды ночью раздалась тревога: все начали спускаться в бомбоубежище к малой сцене. Мы забрали кошку с собой, а она раз — и убежала.

Как же тупо: спасти кошку из Мариуполя, чтобы потерять ее во Львове. Моя мама тогда еще нагнетала ситуацию, говорила: “Да она там, наверное, забивается умирать”. Как это коты обычно делают. Я тогда еще подумала, что это как увидеть Париж и умереть. Только у моей кошки увидеть Львов. Но все обошлось. Позже мы ее нашли под сценой концертного зала — услышали, как она мяукает. Поэтому следующие дни, когда мы ходили по ЦНАПам, носили ее везде с собой.

В Мариуполе, где-то до 10 марта, мы каждый день выходили на улицу в поисках пищи. А были люди, которые вообще не покидали ни квартиры, ни подвала, потому что очень боялись. Ты идешь по городу и понимаешь, что у многих местных практически истерика. Например, каждая вторая женщина, идущая тебе навстречу, заплакана и вся дрожит. А ты проходишь мимо них и слышишь, что там стреляют и там стреляют, но тебе нужна вода. Потому выбора нет. Многие не отличали звуки: когда это, скажем, наша артиллерия стреляет по рашистам, а когда наоборот. Их пугало абсолютно все. А мы понимали, что вот сейчас, например, это наши. Так что мы в безопасности. Однажды мы с мамой стояли в очереди, чтобы набрать воды. В какой-то момент наша артиллерия начала бахкать. Половина очереди просто попадала на землю. А мы такие: «Так это же наши. Вы глупые что ли?» Это нормальная артиллерия. В мире есть единственная артиллерия, которой можно не бояться – это украинская. Если вы, конечно, не рашист и не российский солдат.

В день, когда обстреляли драмтеатр, я пошла навестить дядю, он жил неподалеку. От него не было никаких новостей, поэтому я решила навестить его. С ним все было окей. Только попросил меня пойти набрать воды на колодцах. А оттуда полностью виден «Азовсталь». Смотрю, а там самолеты: туф-туф-туф. Я прижалась к ближайшему зданию, понимая, что сейчас бабахнет. Так и случилось: раздался взрыв и самолет полетел дальше. Я подхожу к театру, а он разрушен. Сначала я не могла этот пазл сложить в кучу. Вижу – нет крыши. Вижу людей, разбросанных по скверу. Вокруг куча раненых. Крики. Часть театра в огне, а я стою и не могу понять: я же была там.

И тут до меня доходит, что моя семья в театре. Я забегаю в ближайшую уцелевшую часть здания — а их там нет. Тогда я начинаю бегать и звать, кричать, словно безумная. К счастью, оказалось, что они были в тех частях театра, которые не рухнули. Они спустились в бомбоубежище, откуда на улицу вели несколько выходов. Поэтому они стояли там, звали меня и переживали, не пострадала ли я, потому что думали, что я на момент взрыва была в сквере. Ибо многие люди, которые не были в то время внутри здания, сильно травмировались в результате взрывной волны. Но все мои были целы.

После этого театр начали обстреливать из артиллерии. В это время пожар разгорался все сильнее. Люди начали кричать, что надо выходить наружу. Но сквер тоже обстреливали, оставаться в нем было опасно. Поэтому все побежали в филармонию, которая была неподалеку. Но потом и ее начали обстреливать из «Градов». Тогда уже пришло окончательное осознание того, что мы с семьей должны найти выход из города. На следующий день мы двинулись пешком в направлении посёлка Мелекино.

У меня не было ощущения, что нас в Мариуполе бросили. Я слышала украинскую артиллерию. Шли бои. Очень много моих знакомых и друзей из Мариуполя – военные. И я ясно понимала, что эти люди, даже если им дадут какой-то такой приказ, они не покинут свой родной город. Я так скажу: это скорее Марик может кого-то бросить, чем кто-то бросит Марик. Находясь в Мариуполе, я больше переживала за то, что происходит с Украиной. Когда мы приехали в Запорожье, я наконец-то впервые увидела карту военных действий и оккупированных территорий. Тогда у меня все опустилось внутри. Ведь это целое побережье, вся Херсонская область! Я просто подумала: ну нифига себе!

После приезда во Львов снова оказаться в театре было, конечно, страшно. Но если русские меня когда-то обстреляли, это не значит, что я теперь перестану ходить в театры вообще. В моей жизни за последнее время столько всего страшного случилось, что, если я буду обращать внимание на каждый триггер, то не смогу из дома выходить. Сейчас этих триггеров очень много. У меня самым безопасным местом в Мариуполе был коридор. Я теперь всегда, когда захожу в какие-то коридоры, смотрю, можно ли там лечь спать. Такая вот привычка. Кроме этого есть еще звуки. Во Львове это, прежде всего, трамвай. Этот звук, особенно когда трамвай едет где-то по старой части города по мостовой, — это чистый залп «Града». Таково «ту-ду-ду-ду».

После всего пережитого я себе думаю, что лучше готовиться к худшему, чем верить в то, что с тобой произойдет чудо. Хотя, с другой стороны, мне кажется, что со мной это чудо произошло. А так вообще, что я, что моя семья — мы очень оптимистичные люди. В Мариуполе мы все это время пытались шутить и много пели. Шутили, что выбитые окна в нашей квартире придется ремонтировать Шойгу. Подлечат его после инфаркта немного и приедет нам новые окна и двери ставить. Или вот, скажем, работает русская артиллерия, а мы себе в коридоре тянем: «Червону руту не шукай вечорамы». А еще часто придумывали, какой должна быть смерть Путина. Наш лучший вариант: чтобы его большой бетонной плитой в бункере на Урале привалило. Чтобы у него отключился свет, коммуникации, отопление, закончилась любая еда. И напоследок, чтобы никто к нему просто не пришел.

Эта война – на выживание. Пока путинская когорта будет сидеть в нашей стране, мы имеем все шансы стать вторым Израилем. Нам нужно сделать выводы из нашей неподготовленности и беспечности. И дальше работать на армию, армию и еще раз армию. Более того, мы восемь лет прощали людям, которые позволяли себе говорить что-нибудь плохое об Украине, об украинском языке. Но сейчас всё. “Чемодан, вокзал, Россия”. Все эти люди, которые в своих мыслях — с «русским миром»… мы должны за эти мысли, как это не ужасно звучит… Все они должны быть наказаны. Если ты позволяешь себе такие мысли, ты — опасность для нашей страны. Поэтому никакой жалости к этим людям не может быть. Если ты не с Украиной, если ты не в состоянии выучить язык, нашу историю и осознать, где ты и что ты — вали отсюда. Всё.