Голоса оккупации. Евген

Алисивка — типичная тихая деревня, расположенная к северу от Харькова, в двух километрах от российской границы. С начала полномасштабной войны с РФ она оказалась под оккупацией. Около 60 крестьян, живших в Алисивке, столкнулись лицом к лицу с российскими военными, пришедшими внедрять там «русский мир». Евген вместе с семьей был вынужден уехать оттуда. Ему удалось эвакуировать еще и несколько коз со своей фермы.

Жизнь до полномасштабной войны

Евген родился и жил в Харькове. Учился в Харьковской зооветеринарной академии, а затем получил диплом магистра в сфере государственного управления. Работал в органах местного самоуправления и ИТ-сфере. В 2016 году с семьей переехал в Алисивку — там была земля родителей жены. С нуля выстроил ферму Seven gardens family farm, где занимался животноводством и созданием крафтовых сыров. Уже в 2022 году у них было 50 голов коз — чистопородных и частично чистопородных англо-нубийских. А еще сыроварня, где мужчина перерабатывал козье и коровье молоко. Коровьего перерабатывали до 5 тонн в месяц, козьего — поменьше.

В селе в основном жили люди пожилого возраста и семья Евгена. У семьи было хозяйство и простое здание на 75 м², которое сами и построили.

Как и у многих украинцев, жизнь Евгения изменилась 24 февраля 2022 года. По его рассказу понятно, что тот день мужчина помнит очень хорошо. В 5 утра он как раз был в сыроварне и готовился делать сыр: уже начал пастеризовать молоко. Там и услышал первые взрывы, потом увидел залпы ракет. По его словам, военная техника российских оккупантов стояла в Белгородской области — на территории РФ, граничащей с северо-восточной границей Украины. Поэтому он видел, как оттуда взлетают вражеские ракеты. В течение дня из Харькова приехал его отец, забрал их троих детей, документы, электронные устройства, как например жесткий диск с фотографиями — то, что для их семьи было самым ценным. Евген с женой остались на ферме, потому что не могли покинуть животных.

«Бери лопату, копай могилу»

— 12 марта русские войска вошли в село: искали, обыскивали все дома, в том числе и нашу ферму. С того дня они не покидали Алисивку, и сейчас до сих пор там (на момент публикации материала село все еще находится под российской оккупацией. — ред.).

Евген рассказывает, что во время обыска его дома российские военные искали что-то подозрительное, тогда у него забрали ружье.
— Возможно, пытались найти признаки того, что я военный или шпион. Российских военных было около 15, а в середине апреля в село зашло еще человек 50-60 — кабардинцы (один из народов Северного Кавказа. – ред.). Начали селиться. Село небольшое, 40–50 домов, большинство из которых пустые. Обыски были регулярные. Они приходили, смотрели, не сидят ли у нас украинские партизаны. Где жили люди, они не селились и не грабили, а все пустые дома разграбили.

По словам фермера, во время оккупации сложно было иметь хоть какие-то средства для коммуникации:

— Все хуже с каждым днем ​​была связь. Обстреливались вышки, пострадала инфраструктура. У нас остался один оператор — «Лайф» (Lifecell. — ред.). Мы включили роуминг, и оставалась одна палочка (индикатор доступности сигнала сети. — ред.), которая ловила. Мы так могли хоть бы выходить на связь с родными. Потому мы спрятали один телефон.

Крыша дома Евгена была оснащена солнечной панелью. То, что в мирное время было приятной и экологической выгодой, во время оккупации стало жизненно важным.

— Я мог заряжать и телефон, и фонарики. Вот это их (оккупантов. — ред.), наверное, и раздражало, что что-то у меня есть. Может, это была такая стратегия — меня попугать, чтобы я уехал, чтобы ограбить потом. Трудно сейчас сказать, что это было. Но… Но было так.

Российские военные, как вспоминает Евген, тщательно искали телефоны в их доме во время обыска. Очевидно, оккупанты предполагали, что их могли спрятать:

— Пришли и сказали: «Нам разведка дала информацию, что в вашем доме есть сигнал мобильного телефона». Меня допрашивали, зачем мне телефон, почему я его спрятал, передаю ли я какую-то информацию.

Телефон Евгена, как он рассказывает, оккупанты все же нашли во время второго обыска. Это было за день до того, как они уехали, окончательно подтолкнув их как можно быстрее покинуть деревню:

— У меня забрали телефон и, как они сказали, его отправили в Белгород в ФСБ (Федеральная служба безопасности РФ. — ред.) на проверку. В принципе там были спрятаны фотки, которые невозможно было просто так найти. Но я понял, что что-то они могут найти, если это реально будет специалист (искать. — ред.), то они могут что-то и найти.

Они прицепились именно ко мне, потому что мы были единственной молодой семьей на всю деревню, и они постоянно говорили: «Вы здесь одни не за нас. Ты у нас на карандаше». Смотрели телефон, были угрозы и шутки по теме: «А покажи жену. А она молодая?». Потом повели в лес и, направив на меня автоматы, сказали: «Бери лопату, копай могилу». Я выкопал себе могилу, они приложили автомат к голове и взвели затвор.

Евген говорит, что тогда понимал: убивать его они не собирались.

— Я чувствовал, что это какой-то фарс, но и не исключал возможности, что этот фарс может закончиться выстрелом. Их тоже раздражало то, что я не боялся, не дрожал, не плакал, потому что я видел и понимал, что у них цель — испугать. Мысли были о том, что сейчас все это может закончиться. Я уже простился с жизнью. Но они не собирались меня убивать, мы просто вышли из леса и меня отпустили. А потом снова пришли к нам вечером, порезали колеса на машине и сняли аккумулятор. Как раз ко мне сосед пригнал свою машину, потому что возле него поставили минометы, и ему тоже порезали колеса и сняли аккумулятор. Тогда я уже понял, что нужно что-то делать.

Жить с врагом по соседству

Некоторые опрометчиво или умышленно осуждают людей с оккупированных территорий за то, что они общаются с российскими военными. Однако часто жители таких городов и сел вынуждены делать это для своей безопасности и сохранения своей жизни. Евгению тоже пришлось такое пережить:

— Были разные военные: и молодые ребята тоже, неагрессивные. И когда я видел, что ребята адекватные, то разговаривал с ними, и они рассказывали всё, как оно есть. Что им это «нафиг не надо», особенно тем, что с Кавказа. Они кадровые военные, по их словам, у них есть выбор: садиться в тюрьму (российские власти запугивают военных уголовной ответственностью за отказ воевать в Украине. — ред.) или идти воевать. А ведь я и говорил им: «А ты можешь не воевать. Ты говоришь, что тебе это не нужно, напиши заявление, что ты отказываешься». На что они отвечали: Ну я откажусь, но там ипотека и кредиты. И такая себе у меня перспектива, если я откажусь».

Евген вспоминает, что подтолкнуло его с женой наконец-то решить эвакуироваться из Алисивки:

— Еще одна причина, почему мы уехали, — то, что российские военные рядом с нашим домом выкопали окопы и поставили минометы. То есть, когда начнутся бои, это все будет непосредственно под нашими окнами. Поэтому мы поняли, что уже очень опасно оставаться. Конечно, когда все эти установки стоят рядом, всё слышишь: как каждая по-разному стреляет, разный звук, земля дрожит и не дрожит, вспышка есть и нет. И уже потом понимаешь, что это: ствольная артиллерия, залповый огонь, ракета, Смерч, Ураган… Мы не боялись, когда всё летело из России. Но когда начались бои непосредственно в пяти километрах от нас, то уже появился риск, что украинская армия начнет и в Алисивку стрелять (чтобы выбить врага. — ред.). Однако по селу не стреляли, были «прилеты» только рядом. Потому что россияне выставляли свои установки в поле, рядом с Алисивкой, туда и прилетало, это километр-два от нас. Был риск, что начнут бить по минометам, установленным в деревне. Русские прямо между хатами поставили свою технику, скрыли её и накрыли ветвями.

Мы сидели до последнего, потому что надеялись, что российские военные не пойдут в Харьков, что здесь не будет оккупации. Мы думали, может, сейчас сюда украинские военные зайдут, станут в оборону и всё будет нормально.

Эвакуация

Выехали супруги 27 апреля. У них был прицеп, на котором забрали с собой самых ценных племенных коз. Взяли сколько поместилось — 8 животных. И тех едва довезли, потому что козы от стресса могут умереть — перестают есть и пить воду. Самым трудным решением для Евгения было оставить своих животных.

— Когда мы уехали, открыли все двери в загонах, в сараях и выпустили животных. Что с ними сейчас — неизвестно. Связи нет ни с кем, в деревне до сих пор оккупация.

Евгений рассказывает, что от Алисивки до российского пункта пропуска — 5 километров, но тогда его уже закрыли. Военные через него не пускали, потому что уже шли бои в 5 километрах от села. В сторону Украины также не было возможности уехать — оккупанты не пропускали.

— Мы ехали 6 часов через 25 блокпостов вдоль границы с Россией, по грунтовой дороге. Затем 8 часов проходили границу. На российской стороне пограничники производили полный обыск, через сканер пускали машину. Дальше ехали через Белгород к границе с Латвией, вдоль границы Украины и Беларуси, в Латвию около 1100 километров. На границе стояли еще 40 часов.

Оттуда мы приехали в Литву к нашим друзьям. У них тоже козья ферма и сыроварня. Мы планировали там только переночевать, но потом они предложили остаться: «Давайте оставайтесь. Нам нужны на ферме люди, которые разбираются. И давно не можем найти». Мы оставили там своих животных и поехали в Украину — на Волынь к нашим друзьям-фермерам, где были почти две недели. Там сделали документы, подремонтировали машину, родители отправили нам загранпаспорта. Потом мы поехали за детьми в Словакию, а оттуда через Польшу снова в Литву.

Сейчас Евгений с семьей в безопасности, однако говорит, что до сих пор чувствует себя тревожно:

— Я еще не могу сказать, что всё прошло, потому что всё еще на подсознании. Пока ты там, в экстремальных условиях, это не ощущается. Ты понимаешь, что делать. Любые эмоции исчезают, остаётся только разум. Но сейчас начинают накрывать такие моменты, начинает всё всплывать: что мы потеряли, что пережили, что будет дальше с нашей психикой, как все эти проблемы нужно будет решать. Особенно по ночам последнюю неделю это всё снится, всё снова возвращается. И с утра пятнадцать-двадцать минут еще приходишь в себя, вспоминаешь, где ты, кто ты, кто рядом, что всё хорошо…

Фермер подытоживает, что впереди у них — неизвестность. Он с женой не знает, будет ли это безопасно — возвращаться домой, поскольку большая часть Украины, в том числе оккупированные и деоккупированные территории, заминированы. А обезвреживание мин — процесс значительно более длительный и сложный, чем их установка. Евген предполагает, что с этим связана одна из причин, почему некоторые люди так и не уезжают из временно оккупированных населённых пунктов: они просто боятся, что никогда больше не вернутся на родную землю.

— Для тех, кто в оккупации до сих пор, я бы посоветовал ответственно относиться к своей жизни. Мы до последнего надеялись уберечь по максимуму всё, но когда реально появилась угроза жизни, то материальные вещи кажутся пустяками по сравнению с тем, что тебя могут убить. Поэтому, вероятно, нужно принимать решение о скорейшей эвакуации.