Самоселы Чорнобыля. Возвращение домой

Моментально оставленные дела, незавершённая домашняя работа, недоваренный ужин – так сегодня представляют себе события того вечера, когда началась эвакуация. Жители городов Припять и Чорнобыль, соседних городишек и сёл выезжали ненадолго, как им тогда говорили, максимум на три дня. Никто из них не мог себе представить размах катастрофы и не подозревал, что им придётся насовсем оставить родные дома.

Когда же публично объявили об уровне загрязнения территории, то жизни местных жителей изменились навсегда. Никто уже не планировал возвращаться, ведь радиация опасна: про это вопили отовсюду. Для большинства эвакуированных страх невидимого победил желание вернуться домой – почти все остались жить на новом месте. Все, но не самоселы.

Первыми в зону отчуждения вернулись несколько семей из сёл Черемошна и Нивецке – это случилось 21 июня 1986 года. По данным Государственного агентства Украины по управлению зоной отчуждения, сегодня здесь проживает около 130 людей, из них все – жители преклонного возраста. Большинство вернулись домой в течение года после аварии: тоска за домом давала о себе знать. Ей не могли помешать даже военные и ограждённая колючей проволокой территория. Некоторые не выезжали вообще: они прятались от военных в хлевах или погребах, игнорируя сообщения об эвакуации. А те, кто работал на ЧАЭС и в дочерних предприятиях, оставались в зоне «по умолчанию». Они же и получали временные пропуска, которые ежегодно нужно было обновлять.

Лина Костенко – одна из участниц историко-этнографических экспедиций в зону отчуждения – просит называть людей, которые поселились на тех территориях, не самоселами, а возвращенцами, ведь они вернулись домой: «Я сразу хотела бы попросить, чтобы тех людей никто не называл самоселами: это обидно, ведь там их родина. Они выросли там и продолжают жить после аварии в своих родных домах – пусть и забыты Богом и державой.»

Однако, сами жители сёл зоны отчуждения также называют себя самоселами. Правда, в шутку, ведь, на самом деле, они дома.

Евген

Житель Чорнобыля Евген Маркевич раньше был против такого названия, но со временем, кажется, смирился:

— Ну мы и есть самоселы. Меня тоже так называют. Те, кто жил до аварии тут, они оставались работать и жили в своих домах. Когда авария была, мне ещё и 49 не было. А сейчас мне уже скоро 80, если доживу. Ещё же 30 лет всё-таки – не хрен собачий. Это большой кусок жизни, у некоторых просто целая жизнь.

Хоть и родился Евген в Киеве, но переехал в Чорнобыль в 1944 году, уже в семилетнем возрасте, когда в Киеве был голод. На зарплату матери семье выжить было сложно, потому решили сразу же после празднования Дня Победы переехать к сестре:

— Переехали, потому что это был дедовский дом, построенный в 1915 году. Прошлого века. Так что ему уже идёт сто второй год. Он битый-перебитый: столько войн, столько революций пережил этот дом. Войну и гражданскую, и отечественную. Тут снарядами он насквозь прошит, даже в дверях у меня ещё есть дырки от обломков.

Тогда, маленький Евген, переезжая в Чорнобыль, трижды с семьей шёл туда от самого Киева: пешком, пароходом, попутками. Говорит, что с собой пригнали ещё козу:

— Ох, как она меня лупила. Тут такой заборчик маленький был, она безрогая была, но драчливая. Она меня как… А я худой такой был. Она меня как под зад подденет, то через забор и перелетел. Красавица была. Молоко давала – тут ничего не скажешь. Стаканчик молока выпьешь и здоровый.

До аварии в Чорнобыле проживало около 14 тыс. людей, а в Чорнобыльском районе – 185 тыс. После строительства станции в городе начали возводить многоуровневые дома, которые быстро заселялись работниками и их семьями. Появилась работа, позже – и дорога:

— Вот только станцию не нужно было здесь строить, вот в чём дело. Станции строили на беду эту. Нельзя тут этого делать, нельзя. Полисся нельзя застраивать этими отходами. Это за Украину всё туда идёт. И главное, что с наукой же никто не советуется: никто их не спрашивает нужно это или не нужно, рекомендации какие-то. Все на ура. Как когда-то Москва диктовала. Строить станцию? Ну вот здесь построим. И построили.

Когда-то Евген приезжал в село Нагирци порыбачить. В том краю только что построили первый блок ЧАЭС, но, по словам Евгена, это было «место ненамоленное, наоборот – злое место». У Нагирцах тогда жил дедушка, который так и сказал: «Как вы сюда пришли, так вы отсюда и уйдёте». Евген только плечами пожимает, вспоминая этот эпизод:

— Так вот и вышло. Видно дед что-то знал, что-то докумекал.

В день аварии Евген, который тогда был учителем труда в школе, ехал с детьми в село Копачи. Пламени видно не было, хотя дым стоял, однако никто не придавал должного значения этому пожару, ведь на ЧАЭС часто что-либо горело: то краска, то шина.

Вечером того же дня Евген повёл своего 9-летнего сына Дениса на речку – учить управляться с вёслами. А когда они вернулись домой – там их ждала записка от жены, в которой она просила отправить сына с кем-то в Киев к племяннице, потому что вокруг хаос и люди куда-то эвакуируются:

— Я понял, что нельзя сына отдавать. Отправить с кем попало, а потом искать всю жизнь. У меня ещё свежа была память о войне, когда люди ещё до сих пор детей своих ищут. Я его посадил в мотоцикл с коляской, закутал. И отвёз я сына не в Киев, а в Бучу, своему товарищу, служили вместе. Говорю: «Толик, завези Дениса к Наташе (к родственникам в Киеве — ред.) завтра, потому что мне ведь с утра на работу в школу». Это всё было в воскресенье.

Видео 360

В понедельник с утра Евген был уже в школе, где ему сказали, что реактор сгорел. В школе осталась только половина детей. Жители Чорнобыля массово выехали ещё в прошлые сутки. На протяжении трёх дней мужчины работали на ЧАЭС: гасили песком пламя.

— Приехал, ковыряюсь, коляску (мотоциклетную — ред.) готовлю и думаю: где же я жить буду, как работать буду, чем буду заниматься? Я же никуда не поеду, мне некуда было ехать.

Евген поехал в Бородянку, где размещался Центр эвакуации, но вскоре вернулся домой. Говорит, что понимал, что это не на день и не на два, а скорее всего, навсегда.

Возвращение

Когда Евген вернулся в Чорнобыль, везде ходили патрули. Несколько раз приходилось исхитряться, чтобы домой попасть и посмотреть на родной дом. У него до сих пор остались специальные штаны, которые он носил в те дни: на штанах радиационное пятно, которое не отмывается и поныне. Поэтому эта одежда лежит в гараже, смотанная в трубочку и завёрнутая в бумагу.

В том же году Евген познакомился с начальником Государственной инспекции по эксплуатации электростанций и сетей Мыколою Истоминым, который взял его на работу в Чорнобыле: слесарем по ремонту контрольно-измерительных приборов:

— Меня хотели мастером сделать, но я отказался, я же эти приборы впервые вижу. Вы меня обычным слесарем (возьмите — ред.). Хоть кем-то, подметать буду, только бы в Чорнобыле. Я очень хотел в Чорнобыль вернуться, очень хотел.

Он проработал там 20 лет. Приглашали в отдел ядерной безопасности в филиал Курчатовского института, а потом и в Москву, но Евген упрямо оставался в отделе дозиметрии в Чорнобыле. На протяжении ещё 15 лет он носил на себе прибор для измерения радиации и искал наиболее загрязнённые участки.

Сегодня радиация кажется ему не такой опасной, как более 30 лет назад. Два года назад, на тридцатилетнюю годовщину аварии на ЧАЭС, к самоселам неоднократно приезжали журналисты. Евген на собственном примере убеждал их, что жить в зоне отчуждения можно, ведь он сам прожил там столько времени. Питались со своего огорода: помидоры, картошка, лук. Заводили кур, те давали яйца:

— Выжили? Выжили! Никто не заболел? Никто! От радиации никто не умер? Никто. Так нужно сделать выводы какие-то.

Евген убеждён, что секрета долголетия нет. Самоселы живут без стресса, на свежем воздухе, едят свои продукты с огорода, получают пенсию. Признаётся, что единственная проблема, которая может возникнуть – забыть натопить хату:

— Если бы я сразу не вернулся, я бы тогда давно сыграл в ящик. Я в Чорнобыле только жить хочу, больше нигде. Вообще, я считаю, что у меня сейчас старость очень хорошая. Меня уже никто не мучит, не домогается, ничего не требует.

Ганна

Ганне Заворотной уже 84 года. В её селе Куповате сегодня проживает 18 человек. Когда-то первых возвращенцев здесь было больше 30. А до аварии – около тысячи жителей. За границу населённого пункта Ганна выезжает очень редко. Транспортного сообщения с селом нет.

После аварии Ганна ещё почти шесть дней пробыла в селе: никто не говорил ей про взрыв и радиацию. Она тогда работала в колхозе на паях, когда пришёл глава сельского совета и сообщил об эвакуации. Ганна весьма спокойно вспоминает о выселении. Говорит, что была возня и тяжело было всё оставлять дома:

— Главный агроном сказал собираться. Мол, Алексеевна, у вас же одни калеки: муж калека, свекровь на костылях, мать на колышке (с тростью — авт.). Собирайся, говорит.

После аварии её семью вывезли в село Копылив Макаривского района, где они пробыли лето. Работали в местном колхозе. После этого переехали в соседнее Грузьке, где им выделили хату: Ганна жалуется, что дали самое необходимое, а вот печи в доме не было. После зимы решили возвратиться:

— Тогда людей 30 вернулось. Так они взяли в Томашивке, то, наверное, Фастивский район. Так они уже вымерли, сынок мой, осталось 3 души токо там, там на могилках все у нас. А те, шо остались в Грузькому, шо это я выбралась оттуда – все на кийках (с тросточками — авт.) А нам уже, наверное, бог даёт, шо мы дома.

Возвращение

На огороде картошка, морковь, свекла, капуста, чеснок. Кукурузу не сажает, потому что дикие свиньи воруют. Домашнего скота у Ганны нет. Только шесть куриц. После смерти мужа – он был трактористом – она работает в огороде сама.

Каждые две недели в село Куповате приезжает продуктовая лавка семьи Стукачив, которые переехали в зону из города Ладыжина, что недалеко от Винницы.

Поводом для всего села собраться вместе становятся и религиозные даты, и будничные: именины, день рождения, похороны. Хотя на собраниях села нечасто встретишь всех жителей:

— Собираемся, собираемся. Скоко тут, душ семь или пять. А то не хочет идти, а то больное, тоже кульгыкает – какие тут уже души… Хоть бы на могилках уже прибрали.

Раньше в селе пели традиционные песни. Недавно еще был обычай звать друг друга на Пасху, на рождественские праздники петь. Ганна поёт о наболевшем:

Пасла кони по лану, ой да по диброве,
Попросила ночувать, та и до вдове.
Ой удова, удова, дай же коням сена,
Сала дай тико, я ещё ж не косила.
Восемнадцята зима, яко гарую я сама.

Ганна не обращает внимания на радиацию. Для неё главным было вернуться домой:

— Была радиация в 33 году (1933 год — авт.), как меня матка родила, так было мне. Двоих приняла нас, а есть не было, ото радиация. Я её не вижу той радиации. А как она и есть, так у меня зубов нет, я не вкусю.

Рассказывает, что к ней часто наведываются её друзья, знакомые со всей Украины, в частности, из Киева. Она благодарит их за такие визиты и приглашает приезжать ещё, ведь это очень вдохновляет.

Официальный статус возвращенцам Украина предоставила через несколько лет после обретения независимости, назвав коренное население зоны отчуждения, которое вернулось в родные дома после аварии, самоселами. Ещё в 1990-х годах газифицировали местность, дали электроэнергию и поставляют продукты.

Катастрофа 1986 года – первая подобная в мире. Явление самоселом уникально, как и то, что столько людей чудом живут почти возле эпицентра загрязнения уже столько лет. Именно потому о жителях зоны сняли множество фильмов, написали массу книг: как украинских, так и иностранных. Сами же они счастливы, что вернулись домой. А дома, как известно, и стены лечат.

Как мы снимали