“Услышьте голос Мариуполя” — серия историй людей, которым удалось эвакуироваться из блокадного Мариуполя. Мы продолжаем серию разговором с Олей, которая была свидетелем авиаударов в роддоме 9 марта.
Оля родилась в Донецкой области, в городе Дружковка. Девушка переехала в Мариуполь, когда ей исполнилось десять лет. На момент вторжения российских войск в Мариуполь Оля была на девятом месяце беременности. Четыре дня девушка провела в подвале, прежде чем отважилась поехать в роддом накануне схваток. На следующий день, когда на свет появилась новорождённая дочь Оли, оккупанты сбросили бомбы на роддом, где находились десятки рожениц и беременных женщин, объясняя это тем, что на самом деле больницу якобы захватили батальон «Азов» и другие радикалы. В результате этого авиаудара три человека погибли, в том числе один ребёнок, 17 получили ранения. Оле с дочерью удалось спастись.
— Мы до последнего думали, что нападения на Украину не будет. Думали, что все это фейк. Потому что это ненормальная ситуация, которая не должна была произойти в Украине. Когда все началось, мы надеялись, что через три-четыре дня все наладится. У меня был определён срок родов, мне нужно рожать с дня на день. Так что сорваться и уехать я не могла, потому что схватки могли начаться в пути.
Я попала в роддом первого марта. Меня отправил отец, потому что я уже четыре дня подряд сидела в подвале и боялась выходить. Продолжались обстрелы. Папа сказал мне: «Оль, не дай бог схватки начнутся в подвале, мы тебя не сможем довезти в больницу», потому что в тот момент в городе уже были перебои с транспортом.
Седьмого марта у меня начались схватки, но ничего не происходило. На следующий день я попросила, чтобы мне сделали кесарево сечение. В тот день на смене были только дежурные врачи. Остальные находились в районах, больше пострадавших от обстрелов. Заведующий больницей постоянно был на работе: днём и ночью делал операции и принимал роды. Он практически не спал. Утром 9-го меня перевели в общую палату, чтобы я уже отходила от операции. Моя кровать стояла у окна. И у меня, наверное, сработало какое-то предчувствие: я стала просить медсестёр, чтобы они меня перевели в коридор, где нет окон. Но они только посмеялись надо мной: «Успокойся, пожалуйста, чего ты начинаешь, сейчас нигде не безопасно, лежи себе».
У меня был “кокон” для ребенка. Я им закрыла перила на кровати, потому что подумала, что если стекло полетит из окна, так оно не зацепит ребёнка. Опустилась на колени, чтобы переодеть дочь, потому что не могла наклониться к ней. В какой-то момент из рук выпала салфетка. И когда я наклонилась за ней, над моей головой пролетело окно. Окно, потолок с третьего этажа, стена – вот это вот я точно помню. И единственное, что я успела, так это схватить ребёнка и накрыть его собой.
Дальше я сорвалась на ноги. Выход из палаты был завален. Я начала выламывать дверь, чтобы как-то выйти наружу. Коридор был полностью разрушен. Отовсюду выбегали девушки, их лица были все в крови. Скорее всего, осколки окон полетели им прямо в лицо. Все они держали деток на руках. Я вылетела в коридор и стала кричать врачам: «Спасите моего ребёнка!» Поскольку у меня был шов от кесарева, я не могла разгибаться. Поэтому полусогнутая тянула ребёнка за собой в подвал, чтобы спрятаться. Оказалось, что часть подвала тоже была разрушена.
На момент взрыва там были беженцы из разных уголков города. Они приезжали в эту больницу, поскольку заведующий роддомом принимал всех, он не мог отказать никому. Через несколько минут появились военные, пробились к нам в подвал и начали выводить женщин с детьми и беременных. Мы вышли на улицу и увидели, что больничного двора нет. Всё было сожжено, везде горели машины.
Когда я выбегала из роддома, один из военных помог мне донести ребенка до авто полиции. Он плакал, у него на глазах были слёзы. Он повторял постоянно: «Как так, это роддом, это же дети». Я попросила, чтобы меня отвезли домой. Родители выбежали мне навстречу. Они были в шоке, сразу забрали у меня ребёнка. К счастью, на ней не было ни царапины. Мои ноги были ранены осколками. Мы с новорождённой малышкой снова спустились в подвал, потому что обстрелы продолжались. Хотя они и не были в нашем районе, я их слышала. Все последующие дни, с 9-го по 14-е, я провела с ребёнком там, потому что начала бояться всех резких звуков от взрывов и автоматных очередей. Когда наши соседи узнали, что я после кесарева сечения, принесли мне антибиотики. Там было три таблетки. Ещё я обрабатывала себе шов бетадином — и всё. Больше у меня не было ничего, никаких средств под рукой, чтобы как-то за собой ухаживать после операции. Малышку мы периодически выносили из подвала на 5—10 минут в растопленную баню, а потом спускали обратно в подвал. Дом не отапливался.
Я не знаю ничего о девочках, с которыми я лежала, потому что мой телефон, как и все мои документы, остались в роддоме. То есть они или сгорели, или лежат где-то под завалами. Паспорт, права на машину, техпаспорт, свидетельство о браке, обручальное кольцо. Я его сняла перед тем, как идти на операцию, потому что пальцы опухали. Деньги были у меня в сумке. Когда я собиралась в роддом, надеялась, что организуют зелёный коридор, поэтому упаковала самое необходимое, чтобы, если что, сразу выехать. Но зелёного коридора не сделали.
На время моих родов в городе не было ни интернета, ни связи. Мариупольские врачи записали данные о моих родах только в бумажный журнал. В базу данных меня не внесли. И теперь, чтобы доказать, что это мой ребёнок, мне нужно провести ДНК-экспертизу, потому что вдруг там под обстрелами родильного я схватила чужого ребёнка. Я всё это прекрасно понимаю, что юридически всё это может быть в жизни. Но фактически я держу своего ребёнка на руках и не понимаю, как мне получить на него хоть какой-то документик, подтверждающий, что он — мой.
Четырнадцатого числа сосед сообщил папе, что сняли блокпост со стороны Мелекино. Люди подтвердили: «Да, сегодня уехало очень много машин». Папа прибежал домой и сказал: «Давайте решать, уезжаем или нет». Мы понимали, что это наш шанс. Единственный и последний шанс. Больше такого может и не быть. Мы собрались где-то за 5 минут. Я была за рулем, поскольку только я умею водить в семье. На пути были неразорвавшиеся мины. Мы выехали на блокпост, там стояли два разбитых БТР. Дальше дорога была заминирована. Поэтому мы объезжали по полю и молились всю дорогу. Боялись, чтобы не было самолёта и авиаудара.
В Мелекино есть пансионат «Троянда» («Роза»). Там нас приняли хорошие люди. Дали нам комнату, нагрели её для ребёночка, накормили нас, напоили. Мы сразу начали звонить своим родственникам, которые живут не в Мариуполе, чтобы сообщить, что мы живы-здоровы. Мы остались в Мелекино на одну ночь, после чего снова отправились в путь. Сначала был Бердянск, где мы застряли на четыре дня из-за поисков горючего. И только потом мы отправились дальше: через Запорожье в село в Тернопольской области, где нас ждали родственники. Туда перед этим эвакуировалась также дочь моей мачехи, которая убегала вместе с семьёй из Дружковки. Так что нам предоставили жильё — целый дом. А ещё – продукты и всё для деток.
С одной стороны, сейчас я спокойна, потому что мой ребёнок в безопасности. Она второй день нормально спит. Впервые за две недели своей жизни она покупалась. И от этого у меня на душе хорошо. Я понимаю, что могу своему ребёнку дать какой-то маленький покой. А с другой стороны, у меня всё равно страх. Я не верю, что это кончится когда-нибудь.
Я чувствую к российским военным ненависть. Потому что меня лишили дома. Меня лишили города. Лишили моего ребёнка нормального детства. Я не знаю, куда нам теперь возвращаться с семьёй. Я ещё не могу понять, как это можно было сделать. Мне кажется, даже во время Второй мировой войны так города не разрушали, как истребили Мариуполь. Сейчас город разрушен на 85 %. Там уже практически ничего нет. Единственное, что уцелело, — несколько районов, но, я думаю, и они ненадолго остались целыми.
В Мариуполе сейчас находятся преимущественно жители возраста моих родителей — 50+. Они не уезжают, потому что боятся мародёров. Говорят: «Мы всю жизнь жили, добра наживали, а сейчас оставим, например, свои квартиры, мародёры залезут. А потом, если это всё закончится, мы вернёмся в пустые квартиры? Никто не знал, что такое случится и никто не покупал себе дом где-нибудь на западе Украины на всякий случай. И поэтому многие там остаются и терпят всё это: отсутствие медикаментов, трупы на улице, нехватку пищи и воды. У этих людей нет другого дома. Как и другой жизни. Поэтому они хватаются за последние сантиметры надежды.
К моменту нашего разговора, 23 марта, Оля уже была в Тернопольской области вместе со своими родными. Сейчас девушка ищет юриста, который помог бы ей с оформлением документов на ребёнка и восстановлением всех потерянных паспортов и свидетельств. Если вы готовы помочь, напишите нам в социальные сети с темой «Услышьте голос Мариуполя».
