Голоса оккупации. Олександр. Похищение, допрос и театральный фестиваль

Олександр Кныга — директор и художественный руководитель Херсонского областного академического музыкально-драматического театра имени Кулиша, основатель ежегодного театрального международного фестиваля «Мельпомена Таврии». Жил в Олешках рядом с Херсоном, более 20 лет организовывал фестиваль, где давали представления театры из Херсона, других городов Украины и из-за границы. В 2022 году из-за полномасштабного вторжения РФ фестиваль не провели в обычном формате, но украинцы из других городов и люди со всего мира поддержали Олександра и присоединились к мероприятию.

«Папа, началось»

— Мы проснулись не столько от взрывов, сколько от телефонных звонков. Сын жил совсем близко у воинской части, услышал взрыв, позвонил по телефону и сказал: «Папа, началось». Мы вскочили, оделись и со старшим сыном поехали в магазин, купили продуктов, заправили полный бак машины и отвезли это всё домой.

Я поехал на работу в Херсон, в театр — по Антоновскому мосту через Днепр — собрал дежурных, сказал: «Такое событие у нас, откройте бомбоубежища, приготовьте всё, проверьте свет, чтобы люди могли зайти в театр и там спрятаться». Около часа дня я уже был в пути к Олешкам, выехал на мост, как раз в это время мне звонит по телефону товарищ и говорит: «Я тебя умоляю, возвращайся, уже танки в Олешках». А мы видим, что машины стоят только с правой стороны на мосту, с левой — ни одного авто. Мы с водителем потихоньку пытались проехать дальше, обходя другие машины, а потом поняли, что пробка увеличивается. Думаю: надо возвращаться, потому что заклинит, так мы здесь и останемся. И только мы развернулись — налетели вертолёты и начался обстрел. Высаживался российский десант. Мы уже убегали под взрывами с моста, снова вернулись в Херсон. В Олешки я добрался через реку каючком (небольшая рыбацкая лодка. — ред.), меня перевез знакомый. Во время нашей высадки на берег на мосту шло сражение, летали самолеты, снаряды, ракеты. Так началась война. Когда мы приехали домой, стали готовить подвал, где ночевали первые две недели. В нашем доме было 11 человек, потом к нам еще присоединился товарищ.

Интересно, что россияне всё это время не могли дойти до Олешек, потому что у них на картах было старое название — Цюрупинск (так город назывался до 2016 года. — ред.). А потом мы ночью и знак сняли, когда ребята самоорганизовались. Буквально на третий день они со всей улицы собрались. Мы решили, что будем патрулировать улицы, потому что полиции нет. Некоторые люди уехали сразу, дома стояли пустые. До сих пор ребята, кто там остался, выходят и патрулируют улицы по ночам.

Тероборона была у нас. Я ходил перед войной записываться туда, но в военкомате спросили, сколько мне лет (63), и отправили меня (обратно. — ред.). Но русские войска так быстро захватывали территории, что вся тероборона стояла на защите Херсона. В город оккупанты зашли не сразу, не в первый день. То же и с Олешками, россияне «пробежали» мимо нашего города, мы их даже не видели.

С началом войны провели областную сессию онлайн, где депутаты собрались и приняли постановление, что Херсон и Херсонская область — это Украина, никогда никакие псевдореспублики не будут образованы. Я пытался уехать в Херсон, но мне все говорили, что на блокпостах между городом и Олешками могут арестовать, у российских военных есть списки депутатов и активистов.

Мои театралы участвовали в митингах. Первые митинги в Херсоне начались 2-3 марта. Мы и в Олешках устроили такое мероприятие на центральной площади, но даже не надеялись на (большое. — ред.) количество людей. Это было такое невероятное единение. А потом, когда мы приехали домой и меня арестовывали, основная претензия касалась именно митингов, будто я раздавал людям деньги. По словам российских военных, я был основным активистом, финансирующим это действо. Я пытался им объяснить, что у нас люди привыкли свободно выражать свои мысли, но россиянам было тяжело это понять.

Арест

Мы живём на улице возле леса, в тихом месте, поэтому грузовые машины здесь не ездят. Я обычно раньше всех встаю (тогда нас оставалось шесть человек в доме). Выглянул в окно, увидел много вооруженных людей, огромный бронетранспортёр, на котором сверху была башня с пулемётом, а пулемёт смотрит на наши окна. Тогда я понял, что приехали к нам. Они начали стучать, открыли дверь и спросили, живет ли здесь Кныга, и приказали выйти всем из дома. Как потом оказалось, весь двор был окружен: три бронеавтомобиля, улицы перекрыты, снайперы в соседской недостройке, десяток гражданских машин, черные джипы с буквой Z. Это всё походило на кино, на блокбастер, я чувствовал себя каким-то Усама бен Ладеном (международным террористом. — ред.).

Меня в дом ввели первого, а за мной три вооруженных мужчины: один с бронированным щитом посередине, двое по бокам с автоматами. Я впереди иду и говорю: «Входите, не бойтесь, никого нет в доме». «Иди молчи там, открывай дверь, направо, налево», — отвечали они по-русски. Так всё здание прошли. Завели меня в домашний кабинет со словами: «Теперь мы можем с вами поговорить». Меня не били, один мне наступил на ногу, приблизился к лицу и сказал: «Все зависит от того, как ты будешь отвечать. Если будешь отвечать правильно — всё будет хорошо». В это время другие обыскивали дом, все комнаты перевернули, спрашивали жену, нужно ли срывать паркет. Один из военных стоял с очень злым выражением лица, всё время смотрел на меня, пытался поймать мои глаза, а второй был в другой форме, видимо, представитель ФСБ (Федеральной службы безопасности РФ. – ред.). Они спрашивали о митинге, о деньгах, ни о чём вообщем. Потом меня забрали, бросили в машину, сказали жене собрать вещи и увезли в Херсон. Так я 23 марта, спустя почти месяц войны, попал в город, но в таком сопровождении.

Интересное дело: в машине (видимо, была наша, отжатая) играло наше радио, звучала песня «Байрактар». А они еще и подпевали под неё и говорили: «Вы, украинцы, так много патриотических песен написали». Говорю: «Мы нация такая певчая». — «Вы нас орками называете, а в самих песнях много ругательств». — «Какое время, такие и песни».

Было страшно, когда тебя впервые в жизни бросают в камеру, где ничего нет. Голая камера — и через окошечко буряты, все в масках, но ты видишь, что глаза восточные, не славянские. И один говорит по-русски: «Будешь хорошо себя вести — будем тебя кормить». Завели в какую-то комнату (а в это время у меня шапка на глазах, вонючая чужая шапка) и усадили меня на стул. И я слышу запах спирта. Подумал, что укол какой-нибудь будут делать, но они взяли пробу на наркотики. Затем отпечатки пальцев снимали, дальше шапку сняли, чтобы сфотографировать слева и справа, как преступника. После всего увели в другую комнату и началась долгая беседа о том, что они пришли нас «освобождать», что они пришли надолго.

А потом под вечер меня отпустили, где-то в половине седьмого, потому что уже темнело, когда допрашивали в кабинете (новость о похищении и допросе Олександра вызвала сильный общественный резонанс, что могло повлиять на решение оккупантов быстрее его отпустить. — ред.). Я сказал, что могу пойти в театр. Они меня отвезли, высадили на улице с шапкой на голове, сказали досчитать до 10 и потом шапку снять. Оказалось, что я стоял у Дворца культуры текстильщиков, очень далеко от театра, а до комендантского часа оставалось 40 минут. Я вспомнил, что у меня недалеко живут знакомые, но я не знаю их адреса. В панике всё-таки нашел их и вошел в дом.

Потом оккупанты ещё приглашали меня на беседу — в театр приезжали три человека в штатском, которые тоже рассказывали, что в Донецке уже навели порядок, теперь будут наводить и в Херсоне. Говорили (на русском): «Вы же депутат, начинайте работать».

Эвакуация

Здравый ум просто не мог понять, каким образом сегодня, в XXI веке можно просто прийти с танками? И ради чего? Надо было уезжать оттуда. Позвонили друзья, что полицейские будут вывозить свои семьи, можно было с ними связаться. Мы договорились, но когда приехали на место встречи, то увидели там около тысячи машин. Все они были оклеены надписями «дети», увешаны белыми полотнищами. Мы едва нашли тех людей, и так началось наше путешествие. На первом блокпосте стояли более 2,5 часов, только чтобы из Херсона уехать. На втором было очень жутко, там военные брали документы и с ними ходили в свою будку. Тогда я сказал семье ехать без меня, не останавливаться, если меня задержат. Оказалось, что они просто фиксируют, куда кто уезжает. Мы направлялись в сторону Берыслава, Каховки, в обратном направлении от Мыколаева ехали почти 7,5 часов, а уже за Снигуревкой увидели наших (украинских военных. — ред.). Тогда стало легче. Мы добрались из Баштанки в Мыколаев и там решили, что успеваем доехать в Одесу до комендантского часа.

В оккупации мы были 40 дней. Не было ни продуктов, ни лекарств — ничего. А когда в Одесе зашли в супермаркет, чтобы купить себе что-нибудь поужинать, для нас было так странно, что на полках магазинов лежат продукты. Мы с семьей ходили как в музее. Потом друзья со Львова позвали нас к себе, так мы перебежками, через Хмельницкий, доехали во Львов.

Фестиваль, посвященный херсонцам

Как только пришли в себя, за два дня я собрал всех львовских театралов и попросил о помощи. Мы запланировали на 10 июня фестиваль («Мельпомена Таврии». — ред.), придумали новый формат — каждый театр должен был играть в своём городе, в своей стране, но при этом говорить на общей афише о Херсоне, о херсонцах. Потому что иду утром или вечером по улицам Львова — полные кафе людей, все сидят, играет музыка и такое чувство, будто войны нет. Но идёт война, жестокая война.

Фестиваль удался масштабным. Я благодарен всем друзьям, всем театрам из Украины, всем театрам из-за границы, всем, кто был у нас в Херсоне, они подхватили эту идею. Участвовало 64 театра из 34 городов Украины и из 11 стран мира. Все эти 10 дней (с 10 по 19 июня. — ред.) они играли спектакли, приглашали переселенцев из Украины (в приоритете были херсонцы), говорили о херсонцах, по возможности собирали средства для поддержки. Во Франции, Японии и США целые акции посвятили Украине и Херсону. Наша девочка «Мельпомена» подняла весь мир для того, чтобы наш голос был услышан. «Мельпомена Таврии — Голос Херсонщины» — так мы назвали фестиваль. Во Львове приняли участие все местные театры: Львовская опера, театр Марии Заньковецкой, театр Леси Украинки, кукольный театр и все остальные показывали представления на своих сценах.

Как живёт оккупированный юг Украины

Сегодня смотрю — страдает вся Украина от того, что отрезана Херсонщина, что нет ранних овощей и фруктов, нашей клубники, помидоров, огурцов. Это ощутимо здесь, по ценам ощутимо. А там она бесценок стоит, россияне скупают всё и везут в оккупированный Крым. А их медиа показывают, как сейчас в Крыму хорошо жить, когда Херсонщина под ними. Они с полуострова начали завозить продукты в Херсонскую область, еда появляется в магазинах, но у людей нет средств, нет наличных денег. СМИ РФ рассказывают, что во временно оккупированном регионе российские военные раздавали продукты, деньги, пытались подкупить, но рубли там фактически не ходят, никто не хочет брать их деньги. Там уже и бартер существует, потому что очень дорогая продукция. Если детское питание, например, стоило до 200 гривен, то сегодня за него нужно отдать 700. Там нет ни дохода, ни работы — ничего, чтобы прожить. Это очень сложно.

Сегодня (с 28 мая. — ред.) оттуда невозможно выехать на подконтрольную Украине территорию области. Оккупанты вообще всё перекрыли, под Станиславом бои идут, в сторону Снигуревки тоже наши освобождают, идет наступление — не уедешь (разговор с Олександром записан 9 июня. — ред.). Сейчас можно выехать только в Крым, но там очереди из автомобилей стоят. Мужчинам вообще невозможно уехать, россияне их в фильтрационные лагеря забирают.

Самое страшное — это ощущение, что тебя бросили. Но из-за того, что каждую ночь гремело за Херсоном, мы понимали, что армия чинит сопротивление. И мы верили. Больше всего люди страдают от информационной блокады — когда украинцы прорываются из оккупации, ты начинаешь объяснять, что здесь никто их не забыл, что здесь пытаются решать вопросы с зарплатами, что здесь кричат ​​о Херсоне. Там люди этого не слышат, и им кажется, что их бросили, а это разочарование даёт оккупантам возможность привлекать этих людей на свою сторону.

Тех, кто сейчас в оккупации, я молю держаться и верить в то, что освобождение обязательно состоится. Такого не может быть — чтобы кто-то пришёл и силой забирает твой дом, забирает твою территорию. Поэтому весь мир поднялся, и поэтому украинцам сейчас нельзя успокаиваться, пока наши территории не будут освобождены.